Интервью протоиерея Николая Соколова «Вестнику Фонда Андрея Первозванного»

Протоиерей Николай Соколов: «Предстоит очень большая миссионерская работа»

В 2010 году духовник Фонда Андрея Первозванного, настоятель храма святителя Николая в Толмачах, декан Миссионерского факультета Православного Свято-Тихоновского Гуманитарного университета протоиерей Николай Соколов отметил свой шестидесятилетний юбилей. Руководство, сотрудники Фонда и многочисленные участники наших проектов сердечно поздравляют батюшку! В этом номере «Вестника ФАП» мы говорим с отцом Николаем о приходской жизни. О том, какой она была в советские годы, как изменилась в начале 90-х и к чему стоит стремиться в будущем.

  

 

Отец Николай, с какой церковной общиной было связано ваше детство?

Мое духовное становление связано с двумя приходами. Первая община – это мое самое раннее детство, община храмов Гребневской Божьей Матери и Святителя Николая, расположенных в селе Гребнево Щелковского района Московской области, где я родился и рос до восьми лет.

Рядом усадьба Голицыных. Два очень красивых храма XVIII и XIX веков под звоном, с часами, что редкость. Куранты наподобие кремлевских, которые бьют каждые четверть часа. Чудом они сохранились.

И вот эти храмы я посещал первые годы своей жизни. Там я впервые принимал участие в богослужении как пономарь и свещеносец. Мне и брату моему, покойному ныне, епископу Сергию благословлялись стихарики, и мы на протяжении четырех-пяти лет там участвовали в богослужениях. Так продолжалось до начала хрущевских гонений, когда полностью запретили прислуживать за богослужениями и детей не допускали в алтарь. Мы плакали, священник очень нас жалел, но ничего поделать не мог.

Община в то время представляла собой очень непростое явление. Одну ее часть составляли люди, которые вышли еще из эпохи царской России, дореволюционной. Они сохранили традиции, обряды, обычаи, которые корнями вошли в душу людей, и люди этим жили. Община наполнялась этой духовностью – это, прежде всего, взаимное глубокое уважение, молитвенность, строгость в соблюдении постов, канонов, почтение по отношению к священнику, к дьякону, очень большая доброта, щедрость. Тогда денег больших никто не имел, но имели свои пасеки, своих коровок, свое хозяйство.

Вспоминаю, как я ходил по приходу вместе с папой, которого вызывали, к примеру, на вынос покойника. Тогда ведь именно выносили – это был долгий процесс. По всей деревне шли и, где считали нужным, останавливались, молились, служили панихиду и шли дальше. Люди, провожая покойного своей общины, по традиции одновременно поминали своих умерших. Поэтому вынос покойника занимал полдня – надо было пройти по всей деревне. Обычно можно всю деревню пройти за полчаса, минут за двадцать, а так шли часа четыре. Пройдешь минут пять, остановишься, к тебе выходят женщины, мужчины. Кланяются, дают записочку, говорят: «Помяните наших близких». И вот «Со духи праведных…» поется, лития, и после этого вновь траурное шествие движется дальше, до церкви.

Папу приглашали на крестины, на освящение ульев, коровок, лошадок. Люди жили одной семьей. Такова первая часть общины. 

Вторая часть общины – люди уже советского периода. Это рабочие из города Фрязино и окрестных фабрик. Они по-разному относились к Церкви. Иногда формально приходили, крестились, ставили свечку, уходили. Не было той искренней дружбы и теплых отношений, какая была внутри первой части общины, о которой я говорил. Священника называли «поп» за глаза, иногда подсмеивались. По-разному складывались отношения между духовенством и этой частью прихода.

Третья часть прихода, состоявшая из представителей как первой, так и второй групп, – это люди, которые хотели в приходе быть главными: «Раз я хожу уже лет двадцать в приход, то я тут больше всех понимаю. Если я слово говорю, значит, мое слово должны слышать все, если этого нет, то, значит, вы все недостойны меня». Таких людей было несколько на приходе. И подобные отношения – это тоже часть приходской жизни. Такие люди, бывало, писали письма в Московскую Патриархию. Поэтому священников меняли очень часто по ложным наветам. Особенно это было часто в послехрущевское время. Малейшее замечание, что-то такое увидели, священник что-то сказал, сделал – написали в Патриархию, и священника меняли на другого.

Конечно, это нарушало единство прихода и не могло создать приходскую семью. Новый священник, пробыв год-два, едва успевал обжиться, и его меняли. Такая тенденция была. И использовали для этого таких вот недобросовестных людей.

Простые же прихожане помогали убирать храм перед праздниками, украшали цветами, которые приносили с дач или со своих участков. Приносили фрукты, плоды на освящение на Преображение, на престольные праздники. Иногда приносили мешки картошки батюшке, поддерживали его. Такой вот крестьянский быт, нормальный, хороший и добрый.

В те годы не было таких гонений, как в тридцатые. Но был страх исповедания веры?

Страх был. Таких страшных гонений не было, это правда. Но пережившие репрессии люди были ... Я могу вспомнить историю моей семьи, то время, когда я еще не родился. В конце тридцатых арестовали моего деда, дьякона нашего храма о. Петра, и всех братьев, кто оказался дома. Папа уже был в то время в армии, поэтому он избежал репрессии. А братьев арестовали, они были расстреляны буквально через несколько недель. Все в доме описали, якобы за неуплату налогов, которые просто невозможно было оплатить. Дедушку в ссылку. Он тоже был расстрелян в 1941 году в лагерях под Вытегрой.

А семья осталась... Осталось шесть стульев в доме. Остались бабушка Елизавета Семеновна и сестры, которые сидели на этих стульях. Стулья не тронули – они сидели на них. Все остальное, что называется, до иголки, из дома вынесли.

И тут община проявила себя... Они не оставили мою бабушку в беде. Всем, что в ходе обыска вынесли из дома, стали торговать в ближайшем универмаге. Соседи покупали кто что: кто швейную машинку, кто детские вещи, кто игрушки, кто лампу. И на другой день принесли многие вещи к нам домой. Бабушка плакала, говорила: «Мою кормилицу принесли – швейную машинку. Я бы без нее не могла обшивать детей». Таким образом часть вещей вернулась через общину, через добрых людей в нашу семью.

Вот такой пример жизни людей того периода. Страшный, тяжелый. Но, к счастью, после войны он уже не повторялся. Священники после войны тоже страдали. Их ссылали. У нас служил известнейший теперь вам всем священник – отец Дмитрий Дудко. И вот он тоже подвергался репрессиям, гонениям, арестам. Это уже на моей памяти было, в 70-е годы. 

В течение какого времени он служил?

Он года три-четыре там служил. К нему приходила масса людей. Когда его убрали из Москвы, ему дали приход в Гребневе, который благодаря ему стал центром духовной жизни Подмосковья. Сотни людей приезжали на богослужения. Храм был буквально переполнен. Он служил истово, хорошо. Но не этим отличался. Он отличался тем, что беседовал после богослужения с людьми. Община была этим недовольна, потому что он был из Москвы, приезжий. Священник, говоривший не на их языке, не участвовавший в каких-то общинных спорах, в то же время ведущий очень серьезную самостоятельную миссионерскую работу.

Он начинал с того, что выходил с тетрадочкой, и говорил, что ему поступили вопросы, на которые он должен ответить. И после окончания службы, вечерней в основном, начинал читать. Иногда час-два. Полный храм народа.

Ведь то, что мы сегодня слышим по телевидению и радио, когда на вопросы отвечают наши митрополиты и архиепископы, епископы, Патриарх даже выступает,– этого ничего тогда не было. Поэтому живое общение со священником и ответ на насущные вопросы жизни – это было очень нужно, своевременно, но вызывало очень большое недовольство власти.

Часто отец Дмитрий собирал людей просто на лужайке, под деревьями. Там прекрасный парк, где люди гуляли, отдыхали. И он мог беседовать с каждым приезжающим к нему. Это была своего рода «афинская» школа. К нему приходили представители творческой интеллигенции, просто люди ищущие истины, еще даже не пришедшие в Церковь. Вот такое общение было, но, к сожалению, недолго.

Вот такой была жизнь общины в эти годы.

Потом отца Дмитрия перевели на другой приход, затем арестовали, посадили в тюрьму и так далее. Его историю многие знают. Царствие ему Небесное, он уже скончался. 

А вторая община вашего детства? 

Вторая община, которую я помню со своих молодых лет,– это община храма святого пророка Илии Обыденного в Москве, где находится икона Богоматери «Нечаянная радость». Это община, которую посещали мои дедушка и бабушка по маминой линии.

Когда я приехал в Москву, мне было лет восемь-девять, то постоянно ходил в этот храм. Там служил священник отец Александр Толгский, известный московский протоиерей, который меня крестил. Мы считали этот храм своим родным. Это один из тех немногих храмов в Москве, которые не перешли в обновленчество, остались верными Патриарху Сергию. Московская интеллигенция, часть прихода, которая осталась после отца Сергия Мечева, известный мечевский приход на Маросейке, пришли в эту общину Илии Обыденного.

Это была совершенно иная община, чем гребневская, деревенская. Это московская интеллигенция. Они очень ценили то, что имеют возможность ходить в такой намоленный православный храм. Очень добрые, хорошие, светлые, чистые отношения, исполненные дворянского благородства и сдержанности. Никакой чванливости не было.

Все называли друг друга по имени-отчеству, кто знал. Некоторые специально избегали замечать кого-то, чтобы не подвести человека. В то время это было очень опасно, если видели серьезных людей в храме. Туда ходили такие люди, как Солженицын, Ростропович, Игорь Ильинский. Я знаю генералов высокого ранга, которые туда ходили, наших знакомых. Профессора, академики, народные артисты ходили. Это люди, которые наполняли храм, стояли рядом со мной и с теми, кто приходил туда. Очень скромненько одетые, очень скромно выглядевшие. Мне только говорили дедушка и бабушка: «Вот это потомок графов Шереметьевых. А это вот Оболенские стоят рядом с нами. А это вот потомки последнего обер-прокурора Синода».

Важно, что приход объединяла духовная жизнь около иконы «Нечаянная радость», которую очень почитал Патриарх Пимен, служивший там почти каждую неделю по пятницам акафист. В храме были замечательные священники: отец Александр Толгский, отец Александр Егоров, отец Владимир Смирнов и другие. Это те духовники Москвы, которые могли правильно определить ситуацию. Они не касались политики. Они занимались духовным наставлением. Их паства и не нуждалась в ином, потому что это были люди весьма начитанные, прекрасно знающие Священную историю, историю России, историю Церкви. Они сами были академиками и профессорами. Им нужно было именно духовное руководство.

У меня c детства остались воспоминания очень тихих, спокойных литургий. Служба начинались в шесть часов утра, полседьмого начиналась литургия. На позднюю литургию уже другая публика приходила.

И эти моменты общения связаны были с воспоминаниями о репрессиях, гонениях... Многие ведь пришли из ссылок, проведя в тюрьмах по нескольку десятков лет уже (по восемнадцать-двадцать лет), сохранив удивительно красивый, добрый мир своего сердца, своей души. И вот этот мир они вносили в этот приход. И община украшалась такими людьми.

Были случаи, когда они собирались вместе и помогали друг другу в каких-то нуждах. В основном, это была духовная поддержка, когда люди собирались и писали письмо в защиту какого-то человека, поддерживали его в каких-то испытаниях, в семейной жизни. Помогали добрым словом, своим примером, чутким наставлением, вразумлением. Это все была жизнь храма Илии Обыденного, той общины, которую я знал в детские годы своей жизни, с восьми лет до того, когда стал иподиаконом Святейшего патриарха Пимена. 

Каким был первый приход, в котором вы стали служить? 

Первый приход, где я служил как диакон – это домовый храм Патриарха в Чистом переулке в честь Владимирской иконы Богоматери. Там, конечно, община особая – те, кто работал, трудился при Московской Патриархии. Службы были редки. Только в последние годы жизни Патриарха Пимена службы там проводились почти каждый день, когда он уже мало выходил из дома, тяжело болел. А когда он был в силах, службы были по большим праздникам и когда Патриарх хотел помолиться сам лично. Он, ничего не говоря, приходил и начинал молиться, а мы, его иподиаконы, пели и читали вместе с ним.

Вторая община – это община на Ваганькове, где я служил дьяконом, а затем и священником. Там община была связана с приходским служением Москвы на кладбище, со всеми особенностями кладбищенского храма.

Службы ежедневные. Вечерами не всегда, а утром всегда служились службы. И постоянный конвейер покойных со всей Москвы. Тогда кладбище было еще открыто. Это был конец 70-х – начало 80-х годов. В день приходилось делать до двадцати отпеваний. Это очень сложно. Об общинной жизни как таковой, когда я был дьяконом, трудно было говорить, потому что время было брежневское, не очень приветствовалось общение с прихожанами. Были друзья, знакомые. Допустим, у кого какую-то требу совершил, родственника хоронил, с кем-то общался. Это были очень хорошие, добрые отношения в личном плане. Но никто нигде никогда не собирался, это не разрешалось. Не было ни помещения, ничего. Поэтому если люди собирались для молитв, то неофициально, дома,– на крестины приглашали, иногда панихиду отслужить, иногда на кладбище. Венчаний тогда не очень много было.

Иногда приходили мои друзья, с кем я учился, знакомые. Пользовались моей библиотекой, брали книги, читали. В то время уже был явный интерес к возрождению духовной жизни в России.

Все перевернулось на этом же приходе с праздником Тысячелетия Крещения Руси. Воистину было эпохальное событие, которое заставило русского человека пересмотреть себя самого: что он сегодня собой представляет, кто он, почему празднуется Крещение Руси? Кого крестили? Моих предков? Зачем крестили, кто крестил, когда? И все эти вопросы задавались в массах. Поэтому волей-неволей стали обращаться к священникам. Священники отвечали.

И в то время власть имущие уже более спокойно на это смотрели. Хотя очень нервничали, говорили, что не надо собираться. Меня самого как священника вызывали в спецслужбы, говорили: «Что вы там делаете, зачем это? К вам приходят люди. Надо ограничиваться. Послужили, сказали два слова и ушли. Зачем вы даете какие-то объяснения? Провели какое-то собрание, объясняя смысл крещения...» 

Это 1988 – 89 годы?

Да, это 1988 год, начало 1989. А в 89-м мы взяли и открыли воскресную школу. Потребность пошла уже сама. Это была одна из первых воскресных школ Москвы. Отец Артемий Владимиров, по-моему, открыл у себя, потом мы открыли.

И вот тут уже в полной мере пошли люди с детьми, целыми семьями. Удивительно, что за три года школу посетило 500 детей. 

90-й год был переломным годом в жизни общины. Люди открылись, стали более общительными, перестали бояться. После празднования тысячелетия Крещения Руси появилось естественное желание жить жизнью Церкви. Даже больше, чем сегодня. Сейчас как-то по-другому. А тогда просто приходили, искренне просили рассказать, хотели узнать. Приходили толпы молодежи.

Многие просто желали креститься. Тогда были массовые крещения. От тридцати до шестидесяти человек в день крестили. Какое воцерковление при этом может быть? Поговоришь полчаса, в лучшем случае. А потом только бы не ошибиться, кого помазать, кого нет. Они все стоят с рубашками в руках, с крестиками. Стоит толпа, купель одна. А как быть? Никаких баптистериев не было тогда. И вот так, такими массами приходили. Я не знаю, как в других приходах.

Бывало, люди приходили на кладбище к своим близким и узнавали, что тот или иной был крещен, или узнавали, что кумиры их тоже крещены – Высоцкий, Есенин... Как, они крещены, а мы не крещены? Как же так? Мы должны это исправить, скорее-скорее. А вот храм есть. Вот и все. Такой порыв. Я пытался как-то говорить с ними. А как сказать? Вы же ничего не знаете, ни молитв, ничего. Тогда было сложно. Они говорят: «А мы уже заплатили. Вот у нас квитанция, мы заплатили деньги, нам уже чек выбили. Вы только сделайте, и все». Что приходится делать? Приходилось вступать в некоторые конфликты со старостой, с тем, кто был заинтересован, чтобы массы шли.

Некоторые потом приходили на беседу, но не все, конечно же. Был такой конвейер крещаемых. Жизнь прихода тогда была связана, в основном, с каким-то напряженным ожиданием, что будет дальше, как повернется жизнь Церкви. После смерти Патриарха Пимена, когда на Патриарший престол взошел Патриарх Алексий II, началось изменение церковной приходской жизни.

Священник стал наконец иметь право голоса, что-то мог сказать. До этого мы не имели такой возможности. Мы должны были прийти в храм, отслужить, получить свою зарплату, нам начислялось там что-то, и на этом должна была заканчиваться наша деятельность.

И вот Святейший Патриарх Алексий II в первый год своего патриаршества был в нашем приходе на Ваганькове, служил в праздник святого апостола Андрея Первозванного. Ему было очень интересно посмотреть нашу воскресную школу. Наши дети ему пели за литургией. Это был первый церковный детский хор. Им управляла моя матушка Светлана. Святейший Патриарх был очень доволен.

Когда вы были назначены в храм при Третьяковской галерее? 

Меня перевели сюда в 1992-м году, восемнадцать лет тому назад, скоро будет уже двадцать лет...

Нашему храму святителя Николая в Толмачах 314 лет. Здесь тоже своя община, очень своеобразная, в основном служители Третьяковской галереи администраторы, научные работники, сотрудники пожарной части, милиции, – все, кто ее обслуживает. Мы составляем одну семью.

Здесь храм-музей. Первый храм-музей на территории постсоветской России.

Придя сюда в 92-м году, мы увидели руины. Служить доводилось не часто. Это очень сложно было в тех условиях. Поэтому все те, кто хотел помолиться за богослужением от нашего храма, посещали другие храмы, где была возможность служить. В частности, на протяжении почти четырех лет мы служили в храме в Тушине, где настоятелем был мой покойный брат протоиерей Федор Соколов. Он дал возможность служить там. И все члены нашей общины туда приходили, молились в этом храме.

А здесь шла большая, сложная, трудоемкая реставрация нашего храма, потому что храм был абсолютно в руинах. Ни икон, ни росписи – ничего. Почти все было потеряно.

И вот за десять лет все было восстановлено. И сегодняшняя жизнь общины – это жизнь храма-музея, полноценная, полнокровная. Храм имеет статус малого музея. Я являюсь начальником музея и одновременно настоятелем храма. Это налагает свои особенности на общинную жизнь. У нас есть штат сотрудников, больше тридцати человек. Государственный хор при Третьяковской галерее, известный по Москве и выступавший во многих странах мира.

Приходя в наш храм, люди имеют возможность помолиться, участвовать в литургии, услышать прекрасное исполнение произведений лучших церковных композиторов, в том числе, современных, и поклониться святыням, в частности великой святыне – Владимирской иконе Божьей Матери, которая с 1999 года находится в нашем храме. Это, пожалуй, самая суть бытия нашей общины, нашего храма.

Есть и социальная помощь, которая оказывается нуждающимся, и собрания, и общественная, и культурная жизнь. Мы проводим выставки, вернисажи. В нашем храме проходят постоянные концерты, которые несколько раз в неделю по заявкам посетителей дает наш хор.

Посещают нас различные иностранные делегации, высокопоставленные люди, и президент, и члены Императорского Русского Дома бывали здесь, и много-много других, кто получает радость увидеть наш возрожденный храм.

Наша задача – сохранить те паритетные добрые отношения, которые были заложены и которые позволяют нам тут существовать. Это очень важно, потому что все, что мы имеем здесь, принадлежит галерее. И иконы (их более 200), и все эти средства пожаротушения, и сигнализация – все это связано с галереей. И благодаря этому любая икона из коллекции галереи по желанию верующих людей может быть размещена здесь, что и происходит. Икона «Троица»письма преподобного Андрея Рублева каждый год приносится на 3-4 дня. Чудотворный Дмитровский крест постоянно стоит в храме. Ряд других икон вносились, когда были праздники тех или иных святых или икон.

При храме продолжает свою деятельность воскресная школа, которая разрослась, стала уже теперь и детской, и взрослой. Всего сейчас учится около 150 человек. Взрослых около ста человек и сорок-пятьдесят детей. Храм имеет свой сайт в интернете. Ежемесячно издается храмовая газета «Толмачевский листок». 

Отец Николай… 

…о недостатках современной жизни общин

Сегодня одним из главных недостатков общинной жизни является разъединенность. Я это ощущаю постоянно. К нам в храм приезжает много общин из Московской области, из других московских храмов. Служат молебны перед образом Владимирской иконы Божьей Матери.

Но когда хочешь немножко узнать, как живет та или иная община, сразу занавес опускается. Это, может быть, связано с нежеланием, чтобы кто-то посторонний наблюдал внутреннюю жизнь общины.

Часто так бывает, что в одном храме только готовятся провести реставрацию и община обращается в другие приходы за советом. Некоторые храмы с готовностью открывают свои архивы, показывают документы. А некоторые говорят: ничего не дадим, ни за что. Ну почему?

Сейчас Патриархия централизованно все это делает, и стало проще. Но нежелание поделиться своей духовной жизнью, изолированность в своем собственном мирке – это очень заметно бывает.

Не хватает возможностей для неформальных встреч, не в рамках ежегодных епархиальных собраний, а так просто – выдалось свободное время, можно прийти в некий православный клуб, пообщаться, обсудить не только церковные новости, но и поговорить о культурной, общественной, политической жизни страны. При случае и архиереи могли бы заходить, так как общения с ними весьма редки и официальны – в основном только на богослужениях.

Об актуальности строительства 200 новых храмов в Москве

Вечером в будний день в нашем храме бывает около пятидесяти исповедников. В выходные дни, по большим праздникам в нашем храме обычно причащаются до трехсот человек. Конечно, невозможно со всеми подробно переговорить, даже если по одной минуте, понимаете, сколько уже это займет времени?

Конечно, если согласно «проекту 200» в спальных районах столицы появится больше храмов, это даст возможность, особенно молодежи, почувствовать себя причастными к приходской жизни.

Помимо строительства храмов важно отрабатывать механизм общения с прихожанами. Раньше было четко определено, когда можно придти на исповедь. Сейчас же человек, придя на литургию утром, еще опоздав к тому же, хочет, чтобы священник с ним побеседовал, чтобы отпустил ему грехи, чтобы дал совет, а потом еще отслужил ту или иную службу: литию по умершему или молебен о здравии или что-то еще. А священник один.

 …об особенностях приходов

Очень важно помимо совместного участия в богослужениях выстраивать общение на уровне интересов. Чем можно заинтересовать человека? Бывает, что служит некий старец, к которому идут за советом. Или, как в нашем храме, есть великая святыня. Но за этим стоят живые люди, которые остаются со своими проблемами. Поэтому прежде всего надо объявить, чем приход может порадовать своих прихожан. Это могут быть какие-то встречи с интересными людьми, в каждом приходе есть такие, дискуссии на острые, актуальные темы. В частности, наша воскресная школа, которая объединяет более ста взрослых человек – это уже своего рода клуб. Люди приходят с большим интересом.

К нам в храм приходит много военнослужащих. Мне так приятно, когда приходит командующий Дальней авиации России со всем штабом. Мы с ними встречаемся, служим молебны, проводим здесь вечера. Они приглашают меня к себе на базы, где мы освящаем самолеты. Это уже какая-то внутренняя связь и теплые дружеские отношения.

Или, скажем, новый московский микрорайон. Что там может быть? Это может быть помощь престарелым и детям, которые нуждаются в поддержке. Делать так, чтобы через храм люди узнали больше из истории того района Москвы, в котором они живут, полюбили свой город.

Получать через храм начальное духовное образование – давать такую возможность может любой приход.

Есть приходы, которые организуют большие паломнические поездки для прихожан храма. Не просто по Подмосковью, а за рубеж: в Святую Землю, на Афон, в Грецию. Люди с удовольствием едут. Это организовывает, сплачивает. Два-три раза съездили вместе – уже близкие друзья и знакомые. За этим стоит личность священника и тех мирян, которые его окружают, которые помогают.

…о роли мирян в приходской жизни

В ближайшее время предстоит очень большая миссионерская работа. Даже самый добросовестный священник, получив приход в пятнадцать-двадцать тысяч человек, не сможет обеспечить их должным вниманием. Поэтому мирянин обязательно должен быть рядом со священником.

Не случайно Святейший Патриарх Кирилл сейчас очень внимательно относится к этому вопросу. В частности, на нашем Миссионерском факультете Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета в этом году образовано Отделение социального служения мирян в Русской Православной Церкви. Был проведен первый набор – около ста человек со всей Москвы, из других областей и даже с других концов России. Люди, пришли учиться, чтобы потом быть помощниками священников в церковном служении.

Опять-таки важно, чтобы приход был заинтересован, чтобы был мирянин, который занимается работой с молодежью, социальным служением. Конечно, необходимо дать такому человеку содержание. Если приход готов пойти на это и будет определенная ставка, то и люди пойдут сюда. Они будут работать не за страх, а за совесть, получая определенное материальное содержание и отдавая себя на служение человеку.

Меня студенты спрашивают: «А как мы будем устроены?» Я им говорю: «Вас не хватает!» Если даже сегодня у нас набор 80 человек. Через два или три года они закончат учебу. А только новых храмов будет построено уже двести в одной только Москве. Где мы возьмем социальных работников на эти двести храмов?

Беседовал Александр Гатилин